Однако, как бы ни были интересны эти различные повествования о Руси, свидетельствующие о нравах и обычаях древней России, они проливают мало света на вопрос о национальности Руси. Причиною того является неопределенность значения, которое восточные народы мало-помалу стали соединять с именем Русь. Очевидно, что они очень скоро начали применять это имя не только к Руси в тесном смысле слова, но и ко всем принадлежавшим к русскому княжению народам, будь то Скандинавы, Славяне или Финны, вообще ко всем народам, которые жили за Болгарией и Хазарией и приходили на Восток из тамошних стран. Ясно свидетельствует о таком словоупотреблении одно указание, находимое у некоторых арабских писателей X века (прежде всех, вероятно, или у Абу-Исхака-аль-Истахри или у Абу-Саида аль-Балхи — оба около 950 г.)37. Они пишут: «Русь распадается на три племени. Одно живет вблизи от Болгар, и царь этого племени имеет столицею город но имени Куябах (Кыев), который больше Булгара. Второе и самое далекое племя называется Селавиях; третье называется Артаниах (другое чтение Барманиах?), и его царь живет в АртЬ (?)». Первое из этих племен есть, очевидно, настоящая Киевская Русь; второе племя — Славяне, преимущественно Новгородские; под третьим, вероятно, подразумевается какое-нибудь финское племя, но, какое именно, сомнительно: или Мордва — Эрзя (?), или Пермь, у Норманнов Bjarmar (?), у Англосаксов Beormas. При нетвердости, господствующей в терминологии восточных авторов, без сомнения, некоторые замечания, сообщаемые ими о правах и обычаях Руси, относятся не к самой Руси, но либо к одному, либо к другому из племен, всех вместе называвшихся Русью на Востоке. Поэтому любая теория происхождения Руси может находить себе кажущуюся опору в сочинениях восточных писателей. При таких условиях следует пользоваться этими сочинениями с большой осторожностью, тем более что они содержат, несомненно, много преувеличений и недоразумений. Однако неоспоримо, что некоторые отдельные указания в них подходят только к Скандинавской народности и потому могут по справедливости приводиться в подтверждение повествования Нестора. К этому я впоследствии еще возвращусь.